Проходимец по контракту - Страница 24

Обстановку комнаты дополнял какой-то архаичный телевизор в углу, возле двери, и широкая кровать у стенки, противоположной двери. На этой-то кровати я, собственно, и лежал. Возле моей кровати в ногах слева стоял стул, а на стуле сидела девушка. Красивая девушка.

Если бы меня кто-нибудь спросил, почему она была красивая, я не смог бы ответить определенно, так как не видел ее лица: она сидела, полуобернувшись, и смотрела в окно. Ее силуэт — вот что видели мои слезящиеся от яркого света глаза. Очертания фигуры, пышных волос… Еще голос — она намурлыкивала какой-то мотивчик, и голос ее мне определенно нравился, такой, знаете ли, не резкий, не писклявый, но и не грубый… голос, в котором играли живые теплые нотки.

Я не видел ее лица, но почему-то знал, что оно красиво: ведь не могла девушка, обладающая такой фигурой (которую ни джинсы, ни клетчатая рубашка не могли испортить, но лишь подчеркивали), такими волосами и таким голосом, быть некрасивой.

Так я лежал, потихоньку наблюдая за девушкой, которую, похоже, больше интересовало происходящее за окном, чем в комнате, — а значит, и я, — и постепенно зрение мое восстанавливалось, отмечая различные мелочи в моей компаньонке. Я не знаю, сколько бы еще продлилось мое исследование и как далеко я зашел бы в познании клеток на девушкиной рубашке, но, почувствовав, что моя левая рука непонятным образом затекла и остыла, я попытался повернуть голову и определить положение дел с такой нужной мне частью организма.

Девушка, почувствовав движение, повернула ко мне лицо, и я понял, что ошибался, думая, что она красива. Просто она оказалась очень красива. Красива настолько, что я снова замер, разглядывая смелый разлет бровей над широко расставленными темными глазами, аккуратный нос, может, слишком пухлые губы, если бы они не были так красиво очерчены, маленький, но твердый подбородок…

— Привет, — сказала она, откидывая волосы назад, открывая стройную шею и крохотное ухо. — Как самочувствие, выздоравливающий?

Я прохрипел в ответ что-то невразумительное, кашлянул, прочистил горло и, наконец, обрел голос:

— А какое самочувствие может быть у умершего?

Она подняла вопросительно бровь, сделав это так изящно, что я готов был ей зааплодировать.

— Я же на небесах, если возле меня ангел?

— Комплименты сиделке — верна ознака того, что больной идет на поправку! — Этот громоподобный бас просто взорвал комнату, заставив меня вздрогнуть и дернуться от боли в левой ноге.

— Папа! — повернулась к стоящему за открытыми дверями ухмыляющемуся усатому мужичине девушка. — Не пугай больного — ему вредно волноваться.

В ее голосе был легкий акцент. Нет, не английское женское карканье и не немецкая грубость. Что-то почти неуловимое, не портящее, но, скорее, придающее еще большее очарование словам.

«Ага, — съязвил сам себе я, — если бы она была противной злой теткой, то этот акцент вызывал бы у вас, Алексей Павлович, только омерзение… Но, однако, она немного смутилась, и даже щечки порозовели…»

— Так как, пан изволил проснуться? — Мужичина крабом протиснулся в дверь, хотя видимого смысла в этом не было: он был одинаковым и спереди, и сбоку. Одинаково широким. В его плечи можно было бы втиснуть пару моих, а могучий торс с не менее могучим животом и здоровенные руки могли бы повергнуть в уныние Обеликса, если бы он почтил нас своим присутствием.

Девушка подошла ко мне и вытащила катетер капельницы, стоящей за изголовьем кровати, из моей правой руки. Ага, вот почему она так непонятно себя чувствовала. Рука то есть.

— А пану не мешало бы подкрепиться, — заметил мужичина, протягивая мне здоровенную длань. — Станислав Вержбицкий, хозяин здешних…

— Лесов, полей и рек, — закончила за него девушка. — А зовут его здесь почти все пан Стах.

— А это — моя дрога и каприсна дочь Илона. — Вержбицкий осторожно пожал мою вялую ладонь. — Так как пан насчет добрего снидания?

— Не откажусь, — я и правда есть хотел. — Только до стола мне добраться…

— Поможем! Лона, принеси пану штаны. Пан сам поднимется?

— Постараюсь.

Я дождался, пока девушка выйдет из комнаты, повернулся на правой ягодице, поморщился, но, стерпев боль, осторожно спустил ноги с кровати, сел. Откинул одеяло. Моя левая нога была завернута в какой-то перфорированный материал и выглядела голубоватым рулоном…

— Да-а, на туалетную бумагу похоже… — глубокомысленно заметил пан Стах. — Штаны не налезут, треба снять эти манжети.

— А я долго без сознания был?

— Два дни, — пан Стах достал из кармана складной нож, раскрыл и смело но аккуратно разрезал окутывающий мою ногу рулон.

— Повернись.

Я перекатился на правый бок. Стах продолжил разрез по задней части.

— А Данилыч и Саня, они где?

— Дале поехали, груз повезли. За тиджень вернутся. За неделю. Я тебя, хлопак, должен еще поблагодарить за то, что вытащил Данилыча. Про Сашка не говорю, хотя и он человек, хоть и вертлявый больно… За Илоной звисаясь как хвост, да кто за ней не волочится? А вот пан Боровиков — мой давний друг и приятель, сколько дел мы с ним провернули! Илонка у него на руках выросла. Да у него и у самого трое детей, только жена все переехать сюда не хочет, я уж сколько его уговаривал! Да и не просто провезти сюда семью — с Земли не отпустят.

— А как они без Проходимца или нашли? — Я осекся: вошла Илона, держа в руках джинсы.

— Должны подойти, — она мило улыбалась, но мне было не до улыбок.

— Простите, но…

— О, наш бохатэр чертуе! — хохотнул Вержбицкий. Ему весело было.